В августе 96-го..

День первый

 Гранатомет — вещь серьезная. Рацию снесло первым же выстрелом. Вместе с радистом. Хорошо, что осталась рация в бэтре. Плохо, что БТР зажгли на пятой минуте боя. Спросонья все действо воспринималось мной как-то дискретно, рывками.

Вот я трясущимися руками пристегиваю очередной рожок к автомату, потом прицеливаюсь, — рожок отваливается и падает на пол. На второй раз пристегнуть получилось лучше. Наверное. Не помню. Вот, всхлипнув, съезжает по стенке и съеживается клубком лейтенант Садыков. Вот у меня кончаются патроны, я переворачиваю Садыкова на спину и начинаю лихорадочно обшаривать его разгрузку в поисках рожков. Судя по развороченной груди и остекленевшим открытым глазам, помощь ему уже не нужна. В общем, он был не самым плохим лейтенантом из всех, кого я видел. Вот оскаленно-бородатая камуфлированная фигура на мушке и длинная-длинная, патронов на двадцать, очередь. Ладони, измазанные садыковской кровью, липнут к цевью.

 Было нас на этом блокпосту ровно двадцать шесть человек. С утра ещё. А потом нохчам зачем-то понадобились раздолбанные и провонявшие мертвечиной остатки города, когда-то называвшегося Грозным. И нас за неполный час атаки чехов на блок осталось десять, из них боеспособных — восемь. Вряд ли, кстати, чехов поначалу было больше чем нас, просто они грамотно использовали фактор внезапности. Да и бойцы у них поопытнее наших. По крайней мере, просто так не подставляются под пули. Не то, что Саня Криволапов, который лежит сейчас с разнесенным черепом возле Садыкова и ещё нескольких ребят из тех, кто был в здании.

 Блокпост наш расположен удачно. Относительно удачно, конечно. Удачно для нас, если уж совсем точно. В здании какой-то бывшей конторы. Одноэтажное небольшенькое здание, построенное из бетонных плит, комнат на пять-шесть. Много окон, большинство из которых мы заложили мешками с песком. Те, что остались — неплохие амбразуры. Хороший обзор. Ближайшее здание — метров за полтораста. Руины метрах в пятидесяти тоже когда-то были зданием, пока не поработала САУшка. За руины мы не очень опасаемся — они неплохо минированы. Почти все МОНки ушли туда, поэтому в здании, в основном, растяжки на гранатах. А это есть не очень надежно. Поэтому у нас кто-то постоянно за зданием этим наблюдает. И перед атакой наблюдали. Проворонили. Теперь в здании две чеховские пулеметные точки. Может и больше, но две мы засекли точно. И с этих точек по нам неслабо работают пулеметы. Судя по звуку — ПК.

Снайпера нашего посекло осколками в самом начале боя. Так и истек кровью в обнимку с эсвэдэхой. Я стреляю неплохо, так что решил попробовать себя в роли снайпера. Занятно. Раньше я думал, что снайпером быть просто — смотришь в прицел, наводишь перекрестие в область сердца, или там — в лоб, короче, куда хочешь, вражеская фигура-то во весь прицел, да и лупишь. Потом зарубку на прикладе делаешь. Оказалось — хрен так все просто. И перекрестия нету как такового — какие-то уголки, деления… С кривой с этой я разобрался вроде. Дальномер, однако. Так на четыреста метров даже если стрелять — фигурка маленькая получается, хоть куда-нибудь попасть, не то, чтобы в лоб или в сердце. А как за восемьсот метров выцеливать? Человек-то не больше гниды получается. По размерам.

 Несмотря на такие трудности, все же потихоньку высунулся и решил пулеметчиков этих заснайперить. Смотрю в прицел — вроде, вижу одного. Стреляю — мимо. Ещё — опять мимо. Раза четыре стрелял, и все мимо. Как дал он по мне из ПК — никакой снайперки не надо. Еле успел по полу расстелиться. Решил, что горек, однако, снайперский хлебушек. Отложил эсведэ, взял автомат.

 Попали мы в осаду. Чехи штурмовать больше не штурмовали, все-таки огрызнулись мы неплохо — человек восемь у них положили. Я сильно подозреваю, что даже мусульмане, за исключением совсем отмороженных, к гуриям не очень-то стремятся. Да и не сильно-то мы им мешали, судя по всему. Так что оставили они эти гнезда пулеметные, ещё человек несколько с другой стороны — и свалили. А нам валить некуда. Город мы не знаем, где наши — представления не имеем. Везли нас сюда в бэтре. Водила вместе с бэтром догорает, летеха с развороченной грудью вместе с остальными двухсотыми в углу лежит. Где наводчик — никто вообще не знает. Снаружи несколько наших из граника накрыло, наверное, там лежит. Карты нет. У лейтенанта нашли схему местности вокруг блокпоста. Нам она сейчас нужна как рыбе зонтик. Короче, робинзонада.

 Раненых у нас было семеро, но ранения более-менее легкие почти у всех, за исключением Рашида Хуснутдинова. У того живот осколком разворотило, кишки наружу. Перевязали его, промедолом обкололи, да только он все равно часа через два умер. По-татарски чего-то сказал, улыбнулся и умер. Из оставшихся самое тяжелое ранение у Малого — один глаз вышибло, второй ослеп. Сидит в углу, молчит и плачет. Утешать его некому, некогда, да и незачем. Без толку. У остальных — совсем мелочи. Задетая пулей рука, поцарапанное бедро…

 Что делать — никто не знает. Пулеметчики периодически постреливают по окнам. Благо, здание то стоит не очень для них удачно, есть мертвые зоны. Остальные чехи, те, что зашли с другой стороны, расположились более грамотно. Мы это поняли, когда Мурза словил очередь в грудину. Как говорится, «и их осталось восемь». Малой — не боец, Мурза пока живой, но, чувствуется, ненадолго. Вкатили ему предпоследний тюбик промедола, перевязали, положили возле Малого.

 Собрались на совещание. Планерка, блин, такая… Напряженная. Четверо присутствуют. Остальные по окнам сидят, чехов караулят.

— Ну что, — спрашиваю, — делать будем?

Саня Кикин, по прозвищу Кика:

— А хуйли делать, надо в город прорываться, своих искать.

— А ты знаешь, где свои?

— Найдем.

— Хуй ты найдешь, а не своих, баран!

 Это Вагиз нервничает. Они с Рашидом десять лет за одной партой просидели в Набережных Челнах. Вместе призвались, вместе служили. Один сейчас — двухсотый, второй — в глубокой жопе, как и мы все. Все мы нервничаем.

— Карта есть у тебя? Город знаешь? Куда ты искать собрался?

— А хуйли здесь сидеть?

— Здесь, бля, хоть шанс есть. На связь мы не выйдем вовремя, в бригаде зашевелятся. Вытащат.

— Ага, это если бригаду ещё не раздолбали нахуй.

 Задумались. Никто, пожалуй, всерьез не верит, что бригаду могут «нахуй раздолбать», но обстановка к оптимизму не располагает.

— Заебутся бригаду долбить. Короче, я за то, чтобы здесь сидеть и не дергаться.

 Это Бычок вставил свое веское слово. Оптимист у нас Бычок.

 Впрочем, я с ним согласен полностью. Лучше сидеть с невеликими шансами на знакомой территории, чем ползти хрен знает куда вообще без шансов. Больше всего меня пугает возможность попасть в плен. Лучше уж как Рашид. А ещё лучше как Садыков. Чик — и ты уже на небесах. Пацаны с бригады рассказывали — стояли вот так же на блоке, с местными общались. Мирными местными. Ага. «Ты гранаты не бойся, она совсем ручная». Местные эти мирные им золотые горы обещали — мол, домой отправим, денег с собой дадим, бросайте воевать… Вот два дурачка и поверили. Ушли, дебилы, ночью с поста, и автоматы с собой прихватили. Одного потом чехи обратно подбросили. Нос и губы отрезаны, глаза выколоты. Это если чехи так обращаются с теми, кто им сам сдался, что ж нас тогда ждет, если, не дай бог, к ним попасть? Нафиг-нафиг.

— Согласен, — говорю.

— Я тоже согласен, — Вагиз говорит.

Кика только плечами пожал.

— Ну и бараны. А ночью что делать будем? А воды до хуя ли у нас? А патронов? А жрать что будем? Сколько сидеть вообще?

— До упора, — отрезал Бычок. — А насчет всего остального, надо посмотреть.

 Посмотреть я первым делом пробрался на кухню — там у нас стояла здоровая фляга, которую наполняли раз в несколько дней. Кухня окном своим выходила точняком на то самое злополучное здание, и самая нижняя из десятка пробоин во фляге была сантиметров на восемь-десять выше дна. Пол вокруг фляги был обильно мокрым. Я, стараясь не подставляться, подполз к фляге, качнул её. Из пробоин выплеснулась вода. Значит, наполнена она как раз сантиметров на десять. А это всего литров шесть-семь. Если на всех раскинуть — даже фляжку не зальешь. Хреново.

 Психология… Как только стало ясно, что воды у нас совсем даже немного, сразу захотелось пить. Я побулькал водой в своей фляжке. Половина точно есть, а то и больше. Подумал и решил потерпеть. Подполз в угол, к ящику с тушенкой. Тушенки у нас банок двадцать, не так и плохо.

 Увлекся я. Высунулся неудачно. Чех влупил из ПК, чудом не попал. А, может, и не по мне целился. Просто так влупил. Но не попал. Вообще, здесь поневоле начнешь верить в судьбу. Рожденный быть повешенным не утонет. На растяжке подорваться ещё может, а вот утонуть — навряд ли.

 Пришлось, скорчившись в углу и по мере возможности прикрывая автоматом голову и яйца, пережидать всплеск чеховской активности. Благо, что не угловая комната. В угловых от второй стены бетонной рикошетит будь здоров. А здесь перегородки то ли саманные, то ли фиг знает. То ли кирпич такой самодельный. Крошится, пули в себя берет.

 Приполз обратно в центральную комнату, штаб наш… Рассказал, что и как. Вагиз с Бычком притащили ещё несколько фляжек. Я говорю:

— Надо флягу как-то сюда притаранить, а то если этот пидор так и дальше палить будет, мы совсем без воды останемся. А её у нас и так меньше, чем у него патронов.

 Притаранили. В общем, и несложно. Кика дал пару очередей с другого окна и залег за мешками с песком. Пока пулеметчики то окно обрабатывали, мы флягу и вытащили. Правда, не меньше литра расплескали по дороге. Тушенки несколько банок ещё захватили.

 Сел я, к стеночке привалился, банку тушенки уже приноровился штык-ножом вспороть. И вот тут-то меня и затрясло. Тушенку уронил, штык-нож тоже, руками себя за плечи обхватил. Трясет как малярийного. Ещё и срать захотелось до невыносимости, а подняться не могу. Кузя заметил, в разгрузке своей покопался, и протягивает мне чекушку. Взял я её и машинально вспомнил, где у нас водка заныкана была. По всем моим расчетам, водки у нас ощутимо больше, чем воды. Хоть какая-то радость в этой говенной жизни.

 Сорвал колпачок зубами, сделал пару длинных глотков. Отпустило почти моментально. Вернул чекушку Кузе, подобрал тушенку, вскрыл. Чехи постреливают изредка. Нехотя так. Народ сидит вокруг, жует. Я тоже жую, хотя не очень и хочется. Хлеба нет, воды нет. Точнее есть, но мало. Практически нет. Хрен его знает, сколько нам тут сидеть. На тушенку тоже налегать не стоило бы так. Я говорю об этом пацанам, они со мной согласны. Но жрать продолжают. Отставляю свою банку в сторону, там ещё почти две трети. Тушенка на удивление хорошая, не те жилы и желе, которое нам привозили в последнее время.

 Пошел посрал. Со стороны, наверное, смешно смотрелось — подтер задницу и в той же позе до двери. Заглянул к раненым. Точнее, к раненому. Мурза уже не раненый. Мертвый уже Мурза. Малой без сознания. Тела тут же лежат. А на дворе август — далеко не самый прохладный месяц в Чечне. Скоро запах пойдет.

 Пригибаясь, пробрался к Бычку. Тот наблюдал за пулеметчиками. Наблюдаем мы парами. Четверо караулят — по двое в каждой угловой комнате. Пятеро отдыхают.

 Закурили.

— Мурза умер, — говорю.

— Сам виноват. — Бычок глубоко затянулся. — Нехуй было разгуливать, как на параде.

 Мурзу у нас никто не любил. Был он жадным и тупым, даже земляки-татары с ним не общались. Даже имени его никто из нас не знал. Мурза и Мурза. Фамилия у него Мурзаев была, кажется.

— А все равно боец не помешал бы.

— Базара нет, — согласился Бычок. — Не помешал бы. Только не Мурза. Как там Малой?

— Отрубился.

— Малого жалко.

 Малого действительно жалко. Хороший боец, и парень неплохой. Хреново ему теперь слепому будет.

— Ладно, — сказал я, — иди похавай. Я посижу.

 Бычок, пригнувшись, ушел, а я остался с Васей-Алтайцем. Раньше я наполовину всерьез думал, что Вася-Алтаец не умеет говорить по-русски. Теперь я почти уверен, что он вообще говорить не умеет. За те две недели, которые я его знаю, ни разу от него не слышал ни одного слова. Вот и сейчас молчит. Я тоже молчу. Чехи тоже молчат. Всеобщее такое молчание. Бурое безмолвие.

День второй

 Ночью застрелился Малой. Снес себе полчерепа. Я как раз сидел на посту — наблюдал за зданием. Услышал очередь внутри блокпоста, кинулся в ту комнатку, где лежали трупы и Малой. Уидел, как мозги Малого сползают по стене. Теперь в той комнатке одни только трупы.

 Чехи молчат. Даже на эту очередь не откликнулись. Может, их там и нет уже вовсе, только сходить проверить желающих не нашлось. Часа через три стало ясно — чехи на боевом посту. Обкуренные, наверное. Начали хлестать из пулеметов как угорелые. Каждый по коробке извел, не меньше. У них-то с патронами проблем нет, судя по всему. У нас тоже. Только у нас и пулеметов нет. Автоматов — помойка, хоть весь обвешайся. А потяжелее — только эсвэдэшка, из которой никто грамотно стрелять не умеет.

 Так и сидим. Я снял разгрузку, броник, подложил под голову и лег. Рядом прилег Кузя, свинтил крышку с фляги, глотнул водки сам, протянул мне. Я тоже глотнул пару раз, вернул фляжку обратно.

— Жопа, — сказал Кузя, завинчивая крышку и мечтательно глядя куда-то в угол.

— Точно, — согласился я.

 Кузя, завинтив фляжку, тут же опять открыл её и глотнул ещё раз. Опять протянул мне. Так мы с ним допили всю водку во фляжке.

— Я где-то читал, — сказал Кузя, — что каждая война — это, типа, репетиция глобальной войны добра и зла. Ну, там, — бог и дьявол бьются между собой. Вот, например, Великая Отечественная — это дьявол был за немцев, а бог — за нас.

— А сейчас? — спросил я, — За кого бог? За нас или за нохчей?

— А сейчас, по-моему, вообще бог ни при чем. Это вообще два чертенка обкуренных на бабки шпилятся.

— И кто выигрывает? — я расхохотался.

— А никто. Они мухлюют оба не по-детски. И, по ходу, никто и не выиграет. Набьют друг другу морды и все.

 Жара стоит прямо-таки угнетающая. К вечеру мы выпили почти всю воду, которая у нас ещё оставалась. Из комнаты, где лежат трупы, ощутимо потянуло мертвечиной. Прорвало Васю-Алтайца — с час он матерился по-русски и по-нерусски. Потом опять замолчал.

День третий

Не сплю третьи сутки. Под утро прикемарил было — чехи открыли бешеную пальбу. Я очумело подкинулся, не сразу понял, что палят чехи не по нам, там явно шел бой. А кто там может с чехами драться? Только наши.

Я рванул в угловую комнатку, выходящую окнами на то злополучное здание, где засели чехи. Решили поддержать наших, хотя бы морально — влупили со всего имеющегося в наличии оружия по окнам, где раньше сидели пулеметчики. Я высадил два рожка, захлопал по карманам разгрузки — а патронов-то больше нет. Пришлось бежать в мертвецкую — там у нас лежали ещё и лишние автоматы, и эсвэдэшка, и разгрузники, снятые с трупов. Дышать там было возможно только ртом.

Пока бегал за патронами, бой закончился. Из-за здания выскочила бээмпэшка и газанула к нам. Я ещё успел подумать, чем будем отбиваться, если это чеховская коробочка, но БМП, подлетев, развернулась боком, из люка выглянул чумазый боец и заорал: «Кто такие, блядь?!»

Как оказалось, это были мотострелки-федералы, которые ехали на выручку своему блокпосту, а нарвались на нас. Точнее, не на нас, а на нохчей, которые нас блокировали. Повезло нам, короче говоря.

День пятый

Лечу из Ханкалы в Моздок. Оттуда, говорят, — домой. На борту кроме техники, пяти десятков вэвэшников и федералов — ещё тридцать мертвых ребят. Скоро мы полетим домой. Все вместе.